Ветер Занскара

часть 3

 

Ждать их пришлось недолго. Через два дня после своего визитак «экстрасенсу-детектору» я дежурил в котельной. Около двух часов ночи онипришли. Разлетелись стекла с противоположной от входной двери стороны. Я,наверное, просто почувствовал это, потому что из-за гула вентиляторов вряд лимог услышать звон бьющегося стекла. Я мог бы успеть добежать до входной двери,открыть задвижку. Еще я мог добежать до телефона, висевшего недалеко от входа,позвонить. И тогда через полчаса в стальную дверь постучали бы, а открывший «еёизнутри увидел бы двух молодых людей не шибко дюжего телосложения в форменныхбушлатах и шапках цвета маренго. Поэтому я никуда не побежал, ни о чем не сталбеспокоиться, а просто стоял, наблюдая, как слева и справа ко мне деловитоприближаются парни, одетые в одинаковые черные просторные брюки, черные куртки,делавшие их широкоплечими и неуклюжими с виду, и обутые в высокие кроссовки.Они напоминали ниндзя, разве что были без масок капюшонов, но зато в одинаковыхчерных вязаных шапочках. Для полноты впечатления не хватало только мельтешенияв воздухе метательных звездочек-сякэнов. Впрочем, сякэнам нашлась достойнаязамена — белой молнией блеснул брошенный слева дротик с утяжеленным концом.Метнувший его был убежден, что поразит меня в голову, потому что бросокпроизводился всего метров с пяти-шести, расстояния, исключавшего возможность отклона «мишени». Я и не стал уклоняться, а просто поймал дротик, когда он был внескольких сантиметрах от моего уха.

 

Итак, за моей спиной была стена, впереди — три ровногудевших котла, слева и справа набегали шестеро специалистов по нанесениютяжких телесных повреждений, по три с каждой стороны. В руках у них блестеликороткие обоюдоострые клинки, бег их был мягок и мощен, как бег диких зверей.Они наверняка участвовали не в одном десятке таких акций. И тренировались неменьше пяти раз в неделю. С ними, как я успел убедиться в «Рице», работалиспециалисты по психотренингу. Поэтому они всегда действовали невозмутимо ировно, не поддаваясь ни страху, ни ярости, ни замешательству. Вывести их изсостояния равновесия могло только что-то неординарное, доселе не виданное. Вданном случае такой казус с ними и произошел. Их единственный противник (илижертва?) взял вдруг да исчез куда-то. Без остатка растворился в пространстве.Впору было смотреть в потолок или отыскивать люк на полу из бетонных рубчатыхплит.

 

Но вот один из них был брошен головой вперед на стальнуюгрудь котла, и только выучка и реакция позволили ему не свернуть себе шею. Второй,увидевший столь непонятный и странный маневр товарища, замер на миг и тут жеполучил сокрушительный удар по коленному суставу, лишивший его возможностипередвигаться. Третий все же увидел исчезнувшего врага, профессионально рубанулклинком этого юркого да вертлявого, но неожиданно для себя ударился головой остену и затих неподвижно. Четвертый, держа за оба конца тонкую стальную цепь,попытался набросить ее сзади на горло возникшего перед ним чужака, но цепьнепонятным образом рванулась куда-то вниз и в сторону, чтобы потом, описавнаклонный круг, вылететь из-за спины и обвиться вокруг собственной шеи.

 

Я потащил его на себя, все туже сжимая стальную удавку,потом отпустил один конец цепи и дернул за другой, чтобы цепь, просвистев ввоздухе, намоталась на клинок пятого моего истребителя. Клинок улетел далеко всторону, а цепь через долю секунды хлестнула по переносице и глазамнезадачливого фехтовальщика.

 

Теперь передо мной оставались только двое гостей. Точнее,один находился сбоку — его я бросил самым первым — а второй замер в боевойстойке, вперив в меня немигающий взгляд круглых глаз. Белесые ресницы,светло-рыжие брови под черной шапочкой, шелушащиеся узловатые суставы пальцев.Я так отчетливо вижу его потому, что он, судя по всему, не видит сейчас меня.Он не успевает даже удивиться, когда я, оказавшись сзади и чуть сбоку от него,касаюсь рукой его шеи. Очень легонько касаюсь, но голова его дергается, словновоздушный шарик на ниточке, а через все тело проходит волна крупной дрожи. Онпадает на пол и бьется в конвульсиях, потом тело сводит судорога, он замирает,только мышцы лица беспорядочно сокращаются и расслабляются. Белоглазыйпарализован, и вывести его из этого состояния могу только я.

 

Сказать, что два оставшихся в сознании ночных пришельца деморализованы,значит ничего не сказать. На их лицах словно написано: «Нас послали убитьчеловека, хотя и не рядового, а мы встретили настоящее природное бедствие».

 

Я подхватил с пола выбитый у нападавших клинок. Знатнаявещица — легированная сталь, лезвия с двух боков заточены до остроты бритвы,рукоятка удобная, ребристая. Клинком я указал на дверь:

 

— Сейчас вы уйдете отсюда. Его и его,— указываю на лежащегопод стеной и на парализованного — вынесете. Этого выведете,— по отношению ксидящему на полу и прикрывающему лицо руками, из-под которых сочится кровь.— Искажите тому, кто вас послал: ему со мной не справиться. Особенно чужимируками. Так и скажите. Он поймет, что я имею в виду.

 

Еще один из нападавших приходит в себя — тот, что был полуудавлен цепью. Он поднимается, опираясь на руки, пошатываясь, потирая шею.Когда он пытается сделать глотательное движение, лицо его искажает гримасаболи.

 

Я прохожу мимо него, направляясь к двери. Я знаю я просточувствую как он лезет за пазуху и достает дротик — стальной, остро заточенный сутяжеленного конца. Потом резко, без замаха, действуя только предплечьем икистью, бросает дротик в мою незащищенную спину, метя между лопаток. Дротикочень тяжелый — наверное, не меньше килограмма — если он воткнется в мое тело,прошив перед этим, словно лист бумаги, старенькую ветхую спецовку и свитерокпод ней, то наверняка пронзит насквозь.

 

Но этого не случается. Я стою, сжимая пойманный дротик вкулаке, а бросивший его пятится назад, беззвучно шевеля побелевшими губами. Вспышкабелой молнии, и дротик уже торчит в его бедре, заставляя скорчиться и присесть.

 

Потом я снова поворачиваюсь и иду к двери. Сзади теперьсловно мертвое пространство, в налетчиках больше нет никакой силы, они словноразряжены до нулевого потенциала, жизни в них чуть больше, чем в восковыхфигурах.

 

Я отбрасываю тяжелую стальную щеколду, распахиваю дверь, неспеша возвращаюсь назад. Сцена из театра абсурда, парад упырей, шествиедефективных призраков: двое передвигаются скачками, двое транспортируют к выходусначала парализованного, потом оглушенного, самым  последним бредет наощупь пострадавший отудара цепью.

 

Все происходит в полном молчании. Когда они оказываются вотьме и холоде, я захлопываю дверь, возвращаюсь на ту сторону, откуда онипроникли в помещение. Осколки стекла усеивают почти все пространство подстеной. Целый день, наверное, стеклить придется. Убытков они наделали больших,паразиты, но, надо отдать им должное, окна форсировали с максимальнойскоростью. Теперь можно вызывать милицию...

 

 

 

Проходит неделя, другая. Меня никто не трогает, не тревожиттелефонными звонками. В стане Всепроникающей Мудрости лихорадочно ищут решение.Они все чаще стучатся в мое сознание. Как, откуда? Честно говоря, я не знаю,как это назвать, а такие термины, как Единое Информационное Пространство,кажутся мне искусственными, к тому же отдают популярной литературой. Воистину —«мысль изреченная есть ложь». По мне, для определения этого явления подходитметод аналогий. Я бы сравнил себя с большим компьютером, к которому пытаютсяподключиться несколько других компьютеров, у которых и операций в секундупорядка - на два меньше проделывается, и память менее емкая. Только вот ни одиниз малых компьютеров получать информацию от супергиганта самостоятельно неможет, тогда как ему узнать, что надо, от них несравненно легче. Конечно,нарисованная мной схема грешит механицизмом, но мое сознание отягощено точныминауками.

 

Так вот, они обо мне ничего больше узнать не могут, хотя ипытаются изо всех сил. Зато я однажды получаю возможность увидеть вершину ихпирамиды. Мне является видение. Будто я сижу на вершине холма в снегу, скрестивпод собой ноги, торс мой обнажен, и вдруг откуда-то снизу, царапая когтями поторчащим из снега верхушкам валунов и скальным обломкам, на меня устремляетсяогромный черный волк. Он очень велик, в холке наверное ростом с человека. Волбу его горят три огромных глаза, пасть раскрыта — черный язык, желтые клыки.Движением руки, обращенной ладонью к волку, я удерживаю его на расстоянии внесколько шагов, он встает на задние лапы, а передние поднимает, словно царапаякогтями прозрачную высокую стену.

 

Потом на месте трехглазого волка я вижу черную женщину, ту,что недавно пыталась «прочесть» меня. Она сидит ниже по склону, в такой жепозе, плечи ее опущены, волосы наполовину прикрывают бледное лицо, выражающеебесконечную усталость. А за спиной женщины стоит некто в странной одежде синегоцвета с фиолетовым оттенком. Фиолетовый цвет здесь как бы пульсирует, то яркоразгораясь, подавляя и вытесняя синий, то затухая, становясь почти совсемнезаметным. Лицо этого человека сначала видится смутно, потом проступаютвыдающиеся скулы, высокий лоб, длинные, гладко зачесанные волосы, тонкий нос сгорбинкой и трепетно раздувающимися ноздрями, аккуратно подстриженные усы ибородка. Только глаз его я не могу рассмотреть, они словно прикрыты туманом.

 

И тут меня охватывает острое чувство тревоги. Я сознаю, чтосплю сейчас, даже вижу свое тело, лежащее на постели. Но одновременно вижу иэтого человека в сине-фиолетовом, с клубами тумана вместо глаз. Мне что-топодсказывает, оттолкни это видение, сосредоточься на себе. Теперь я вижу толькосвою спальню, балконную дверь, окно... и тень за ним. Кто-то пытается открытьсначала дверь, потом открывает форточку. Неплохо, неплохо, отстраненноконстатирую я, четвертый этаж все-таки.

 

Открываю глаза и мгновенно скатываюсь на пол. А еще черезсекунду в то место, где я только что лежал, впивается стрела. Вскочив с пола инажав на ручку балконной двери, я обнаруживаю, что она не поддается. Надперилами балкона мелькает тень, словно большая птица вспорхнула. Неужелистрелок в самом деле прыгнул? Летает он, что ли? Рискуя сломать ручку, я давлюна нее. Раздается скрип, треск, дверь открывается. Понятно, ручку пыталисьзаблокировать, обвязав ее со стороны балкона тонкой веревкой, другой конецкоторой захлестнут за прутья ограждения. Такая же веревка привязана к перилам.Она свешивается примерно до уровня первого этажа. Стрелок успел скрыться,соскользнув вниз по веревке. Взобравшись по ней же на мой балкон, он первымделом проверил, нельзя ли попасть в комнату естественным образом, то есть черездверь, а когда обнаружил, что нельзя, обеспечил себе возможность отхода спомощью веревки. Я поднял ее наверх, смотал. Капроновая, не пропадать же добру.

 

Возвращаюсь в комнату. Стрела торчит в постели. Я сделал длясебя сон явью, а теперь явь становится похожей на сон. Не самый приятный сон.Стрелу удается легко вытащить, хотя она вошла глубоко, прошив матрац насквозь.Конец стрелы не зазубрен, стрела представляет из себя стальной прут диаметроммиллиметров в пять. Воткнулась она куда надо, на этом месте была моя груднаяклетка. Пробую пальцем остро заточенный конец, потом нюхаю стрелу. Нетсомнений, ее смачивали какой-то жидкостью. Сколько же еще попыток онипредпримут?

 

 

 

Утром после ночного визита у меня звонит телефон, очень ранозвонит, в половине седьмого. Незнакомый голос спрашивает Горюнова НиколаяСеменовича. Я отвечаю незнакомцу, что ему повезло и он попал как раз наГорюнова. Тогда человек на том конце провода представляется: следовательгородской прокуратуры Ищенко. Эта фамилия мне знакома, моментально вспоминаюмужчину в синем костюме и розовом галстуке. Ищенко просит меня приехать к немусегодня по неотложному делу, напоминает адрес.

 

На этот раз Ищенко в другом костюме, сером. И галстукподобран в тон. Но, несмотря на безупречный внешний вид, Ищенко весьмаозабочен. Он начинает нашу беседу с вопроса, где я был вчера вечером. Я пожимаюплечами, говорю, что гулял неподалеку от дома, потом читал допоздна. Неговорить же ему о ночном госте, посетившем мой балкон в пять утра. Неужели оникаким-то образом узнали об этом? Да нет, это невозможно. Тогда почему он задаеттакой вопрос?

 

Ищенко смотрит на меня в упор и говорит:

 

-Вчера примерно в половине одиннадцатого вечера был убитВиктор Сергеевич Гладышев. Вы его знали.

 

—Разумеется,— киваю я,— работал даже у него одно время, явам уже говорил об этом.

 

—Он был убит в подъезде своего дома. Предположительно сприменением спец приёмов.

 

Ага, вот в чем дело.

 

—      Честное слово,это не я,— ни тени улыбки не может заметить на моем лице Ищенко, хотя я отнюдьне скорблю по поводу гибели господина Гладышева, скорее даже наоборот:выражения типа «собаке — собачья смерть» приходят мне сейчас на ум.— Не знаю,будет ли принято в счет свидетельство моей матери, но кроме нее подтвердить моеалиби может еще один мой знакомый.

 

Ищенко глубокомысленно изучает мою в общем-то простецкуюфизиономию. Наконец он отводит взгляд, открывает ящик стола и достает фотографии,сделанные при вспышках «блица». Труп Гладышева. На лице явные следы ударов.Висок, похоже, проломлен. Зрелище достаточно тягостное. Быстро они успели«отшлепать» снимки. Судя по всему, Ищенко этой ночью не спал. Хотя он гладковыбрит, и одеколоном приличным благоухает, и пробор у него безупречен, но глазапокрасневшие, с кругами под ними.

 

—      Левый висок унего наверняка проломлен,— констатирую я, отодвигая фотографии и рискуя навлечьна себя подозрения. Гамма чувств, как выразился бы романист, отражается на лицеИшенко. Потом он качает головой и достает из стола красную книжечку сзолотистым гербом и надписью: «Удостоверение».

 

—Вам это знакомо? — спрашивает он.

 

—Наверное. В «Ониксе» у всех такие были. Точнее, у многих,—поправляюсь я. У меня, во всяком случае, было такое.

 

—Было,— повторяет Ищенко и раскрывает книжечку, крепко держаее в согнутых скобочкой пальцах.

 

Оказывается, это мое удостоверение.

 

—Правильно,—соглашаюсь я,— все сходится.

 

—Что сходится? — нечто, похожее на торжество, замечаю я вовзгляде Ищенко. »

 

—Что я работал в «Ониксе» и у меня было такое удостоверение.

 

—И куда оно делось?

 

—Я его сдал, когда увольнялся. Хотя мог бы и оставить себе.

 

—Что значит: «Мог оставить»?

 

*— Ну, если бы дорожил памятью об этой фирме. Или захотел где-либоеще использовать — вон какая «ксива» солидная,— я откровенно валяю дурака,пытаясь при этом понять, для чего мое удостоверение понадобилось Ищенко.

 

—Так вы оставили у себя удостоверение или нет?

 

—Нет, конечно,— серьезно отвечаю я.— Сдал, уходя.

 

—А кому вы его сдали?

 

—Той даме, что его выдавала. Должности ее я не знаю, неинтересовался, фамилии тоже. Имя и отчество помню, отдел помню.

 

Ищенко выдерживает паузу.

 

—Это удостоверение было найдено неподалеку от телаГладышева.

 

Очень даже может быть.

 

—Конечно,— словно рассуждаю я вслух. Гладыше в мужикздоровый был, с ним пришлось повозиться. Я запыхался, растерял там массу своихвещей: расческу, кошелек, ключи от квартиры, вот это удостоверение тоже.Расческу, кошелек и ключи я подобрал, а удостоверение не нашел, посколькуподъезд был слабо освещен.

 

—Я, знаете ли, на работе нахожусь, Николай Семенович.

 

—А я — нет. Но, поскольку вы находитесь на работе, могусейчас вам сообщить — или заявить, как хотите — следующее: факт возвращениямной удостоверения может подтвердить бухгалтер «Оникса». Она при этомприсутствовала. Кроме того, вчера около десяти вечера мне домой звонил один мойзнакомый. Заметьте, не я ему звонил из телефона-автомата  возле дома   Гладышева,  а  онмне.

 

—А откуда вам известно, что около дома Гладышева естьтелефон-автомат?

 

—Да ничего мне не известно,— откровенно скучным тономпроизношу я,— должен ведь где-то там быть автомат.

 

Этот в меру упитанный мужчина предпочитает пищу животногопроисхождения, ненадежен, как партнер, достаточно ленив, умеет переложитьработу и ответственность на других, изменяет жене и не любит холодной воды примытье. Вот бы такую характеристику представить его начальству. Реакция была быоднозначной — то ли пьяный ее составлял, то ли человек «со сдвигом». А зря, этичерты как нельзя лучше характеризуют Ищенко. Ладно, что ерундой мысли занимать,начальство у него наверняка еще более безответственное, чем он сам. Все женеплохо придумали эти рыцари тьмы: сначала убрать чем-то не потрафившего имГладышева и подбросить мое удостоверение, а к утру меня тоже вычеркнуть изсписка живых. Мертвые, как известно, за свою репутацию постоять не могут. Но яумудрился выжить, да еще и алиби какое-то могу представить. Усложнил я своейсверхчувствительностью да сверх выживаемостью служебную жизнь Ищенко.

 

Ищенко тем временем, кажется, понял, что задавая вопроснасчет телефона-автомата, выглядел недостаточно гибко мыслящим. Поэтому онспросил меня уже в совершенно иной тональности:

 

—А вот скажите — много у Гладышева было недругов?

 

—Очень трудно найти таких, кто относился бы к нему хорошо. Впрошлый раз я говорил вам, что тоже был недоволен директором «Оникса». Как инесколько бывших охранников вроде меня.

 

—Вы не исключаете возможность, что ему могли отомстить,свести какие-то счеты?

 

Я никакой возможности не исключаю, даже той, что лежи ясейчас пришпиленный стальным стержнем к деревянной кровати, следователь Ищенкоприложил бы все усилил для того, чтобы не найти стрелявшего.

 

Наша беседа закончилась тем, что Ищенко попросил меня неуезжать из города некоторое время. То есть, на неопределенный срок мой статусоставался неопределенным. Не имея до сих пор никаких дел с правоохранительнымиорганами, я, тем не менее, не питал никаких иллюзий относительно того, что они«во всем разберутся» и оставят меня в покое ввиду моей абсолютнойнепричастности к убийству директора «Оникса».

 

Поэтому верхом наивности было бы рассказывать Ищенко оночном налете на котельную, о стрельбе из арбалета в форточку, об организациипод названием Всепроникающая Мудрость. Любой, выдавший набор подобных сведений,автоматически попал бы в разряд полоумных, к которым нельзя относиться серьезнои — что очень удобно — на которых можно списать все.

 

 

 

Куренков поставил свою машину в гараж метрах в двухстах отдома, не забыв включить сигнализацию, и теперь не спеша шествует по тротуару,покрытому слоем смерзшейся снежной крупы. Я вспоминаю подмеченную Рындиным   особенность:   словно  через   что-то переступает,

 

Я выхожу из своего укрытия, отмечая, как турецкая дубленкаКуренкова словно начинает играть синеватым отливом, а его норковая шапкаблестит неестественно сильно. Это означает, что я «растворился» в воздухе дляКуренкова.

 

Мы едем с ним в лифте на шестой этаж, он рассеянно смотрит вугол, где стою я, а мне интересно, что случится, если кто-то войдет и наткнетсяна меня. Такой вариант мне еще не случалось проверить. Потом вместе сКуренковым вхожу в его квартиру. Точнее, он входит, а я проскальзываю у него заспиной. Потом он щелкает выключателем, и прихожая, оклеенная обоями лимонногоцвета, становится похожей на освещенную изнутри волшебную шкатулку. Уютноустроился директор «Рицы», живет в нем тяга к прекрасному. Куренков снимаетсвою роскошную дубленку, вешает ее на изящный хромированный крючок, шапкуаккуратно кладет на полированную полку. Протирает платочком запотевшие с морозаочки,

 

А когда надевает их снова, то обнаруживает перед собой долговязового типа в потасканной куртке, потерты;! беловатых джинсах, альпийскихботинках-вибрамах и вязанной шапочке. Маленький округлый подбородочек Куренкованачинает трястись с такой частотой и амплитудой, что меня подмывает придержатьего рукой, чтобы не отвалился от вибрации.

 

—Ладно, Куренков, кончай дрожать,— советую я ему и стаскиваюс головы шапочку.— Я твой добрый домовой, каждый день тебя вижу, а ты меня —нет. Надо же когда-то явиться, тем более, что существование я тебе обеспечиваюприличное.

 

По дерганью его обезьяньей лапки я догадался, что он хочетсунуть ее в карман дубленки и что-то извлечь оттуда.

 

—Ну, что тут у тебя? — упреждаю я порыв Куренкова.— Газовыйпистолет? Не надо тебе баловаться этим, честное слово. Еще себе навредишь.

 

Газовый пистолет перекочевал в карман моей куртки.

 

—Отдам, когда уходить буду, не беспокойся. Да не трясись тытак, ведь мы с тобой знакомы. Я у Гладышем в его фирме охранником служил, чутьли не телохранителем был. Вспоминай.

 

Куренков и в самом деле вспоминает. Когда я предлагаю емупройти поговорить, он непринужденно пожимает плечами и ведет меня в комнату,похожую на кабинет: стол с лампой, книжные полки, небольшая тахта, портативныйтелевизор на стенном кронштейне.

 

—Так что тебе угодно? — бодрым  баритончиком вопрошает Куренков. Если судитьпо голосу, может показаться, что он полностью овладел собой. Но я-то знаю, чтоэто не так. Страх от него исходит волнами. Но стремление казаться лучше изначительнее, чем он есть на самом деле, заставляет Куренкова превозмогать дажепанический страх.

 

—Мне угодно, господин зицпредседатель, встретиться с вашимглаварем. С вашим духовным наставником, у которого замашки обыкновенногосоветского «пахана», Вы еще не канонизировали его, не возвели в рангбодисат-вы?

 

—Я не понимаю, о ком ты говоришь?

 

—Ладно, Куренков, сейчас поймешь. Давай вспомним, каквозникла «Рица»? Ты числился в друзьях Гладышева. И у тебя был папа, начальникпервого отдела крупного НИИ. А Гладышеву для создания своей фирмы нужна былаПоддержка «компетентных органов», могущих подтвердить его лояльность делуправящей партии и политике рабоче-крестьянского государства, его гражданскуючистоту, если угодно. А где эту чистоту взять? Ведь господин Гладышев нескольколет назад проходил по делу об одной финансовой махинации. Сначала вроде былобвиняемым, потом как-то в свидетели выделился. Итак, в обмен на «добро» Гладышевувозглавить дело, имеющее отношение к идеологии — «Оникс» все же какиздательство начинался — ты получил место директора дочерней фирмы.

 

Потом твоего папашу отправили на пенсию, НИИ ваше наполовинуразогнали, а отдел с непонятными функциями, который ты возглавлял, прикрыли впервую очередь. Зато осталась «Рица». Была у тебя тяга к оккультным наукам,точнее, этакий рассеянный интерес. Общался ты с прорицателями, экстрасенсами,целителями и прочими магами. Но это все от праздности у тебя происходило, я тебяуверяю. Глубоко проникнуть в их науку ты не способен, даже если бы они тебяпосвятили. И вот на определенном этапе тебе предложили отойти в сторону. Онизанимались биолокацией в жилищах и служебных помещениях, составлялиастрологические прогнозы для деловых людей, исцеляли, но и они же определяливсю политику «Рицы». Тебе хорошо платили за ничего-неделанье, что тебя оченьустраивало, ведь последние двадцать лет жизни ты только тем и занимался, чтоничего не делал. Верно я говорю, Куренков?

 

-Ну-ну, продолжай, я слушаю.-Этот наглец уселся поудобнее,достал сигарету, щелкнул хромированной за-жигалкой и смачно затянулся.

 

—А что продолжать... В конце-концов, возникла под «крышей»«Рицы» организация откровенно экстремистского толка, если выражаться казеннымязыком. Идея господства над всеми, да? Мудрость проникает везде, нопо-настоящему мудрых очень и очень немного. Ты-то себя, конечно, к мудрымотносишь. Потому что хорошо себя ведешь, нос ни во что не суешь. Твои хозяева —потому что в действительности они твои хозяева, ты сам это прекрасно понимаешь— тебя не трогают. А вот Гладышев то ли деньги с ними не поделил, то ли власть.И в результате скончался от тяжких телесных повреждений. Не жалкодруга-товарища?

 

Хилые плечи Куренкова, покрытые роскошным серым свитером,поднялись и опустились.

 

—Не жалко,— констатировал я очевидный факт.— Тебе важно, чтоты в порядке. Ты и дальше будешь в порядке, призвание у тебя такое. Поэтомубессмысленно взывать к твоему разуму, а совести у тебя, как известно, никогдане было. Но я взываю к твоей осмотрительности, этого у тебя в избытке. Я,конечно, один не справлюсь с ними — ты понимаешь, о ком я говорю. Их можно уженазвать явлением планетарным. Но я сделаю все, что в моих силах, тем более, чтожизнь моя не кончится после завершения существования на земле. Кто-нибудь ещепоследует моему примеру — возможно, даже в этой жизни — потом еще кто-то иеще...

 

—И все останется, как прежде,— Куренков потянулся изящнойсвоей ручкой за хрустальной пепельницей.— Будут воровать, блудить, убивать,пить, жрать, размножаться. Будет мир на земле, и в человеке  благоволение, одним словом.

 

—Не тебе решать, как должно быть. А потом, я к тебе не надиспут пришел. Мне нужен ваш анти предтеча местного масштаба. Я могу тебеописать его внешность, если хочешь... Хотя могу допустить, что ты его и невидел. Тебя ведь не во все дела Всепроникающей Мудрости посвящают? Правда, тебеприсвоили степень цограмба, четвертую ученую степень, принятую в буддийскихмонастырях. Но это все юмор для идиотов, ты ведь понимаешь. Все религии вообщетуфта, потому что люди узурпируют право говорить от имени Бога, наставляядругих в том, о чем сами не имеют никакого понятия. В общем, вот что, Куренков,передай вашему «бодхисатве», что я хочу встретиться с ним. Где угодно и когдаугодно. А все попытки расправиться со мной, только укрепляют меня, как нистранно это звучит.

 

—Я не понимаю, о чем ты говоришь,— нагло заявил Куренков.

 

Я вздохнул.

 

—Вам всем нужно чудо, только тогда вы верите. Что ж,получай.

 

Я коснулся его левой щеки, чувствуя, как дернулись под моимипальцами дряблые мышцы. Куренков сейчас почувствовал нечто, похожее на ударэлектротоком. Левая сторона его лица искривилась, нижняя губа отвисла, довершаясоздание уродливой гримасы, голова склонилась влево, подчиняясь судорожномусокращению мышц шеи. Он попытался коснуться лица и шеи левой рукой, но и руканеестественно согнулась, пальцы скрючились.

 

Вот теперь Куренков был объят неподдельным ужасом.

 

—У тебя осталась правая рука,— сказал я.— Можешь написатьвашему сатане областного масштаба. Можешь позвонить ему, языком ты ещеворочаешь. И мозги у тебя функционируют, теперь даже лучше, чем прежде,поскольку появился стимул. А лечить тебя пусть попытаются твои экстрасенсы имаги. О результатах можешь сообщить мне по телефону, номер которого вашей шайкеизвестен.

 

Я швырнул газовый пистолет на тахту и покинул квартиру.Когда я выходил из лифта на первом этаже, со мной едва не столкнулась маленькаяхрупкая женщина в шапке из чернобурки, в такой же, как у Куренкова, чернойдубленке. Его жена возвращалась домой.

 

 

 

В это место я попадаю, когда мне надо по-настоящемуотдохнуть от всего. Но где же оно? Я спросил об этом себя, и в ответ в моемсознании прошелестело слово «занскар». Вслед за ним я услышал внутри себя идругое снегов». Последнее могло означать только название горной  системы  Гималаев.  Когда   объединились эта слова?   Не  помню,   не   знаю.  Может,   через несколько  секунд, может, через несколько дней.

 

Я сходил в городскую библиотеку, порылся в каталогах,отыскивал в географическом разделе слова сходного звучания, и нашел-таки книгуодного француза о Занскара  затерянномкоролевстве в Гималаях. Оказалось, что долине Занскар самое недоступное место втом районе. Расположен Занскар в индийском штате Джамму и Кашмир, но  населяют его потомки тибетцев, пришедших тудадовольно давно, еще в восьмом веке. Говорят они на одном из диалектовтибетского языка.

 

Каким ветром принесло мне сведения об этом Занскаре: Ведь яни разу до этого не встречал слово «Занскар» написанным на каком-либо из языков, никогда не слышал его! Возможно,когда-нибудь я узнаю это. А так, сколько не смотри на окрашенную коричневым точку на карте  все равно нельзя увидеть те места так, как явижу их во сне -они ярче и четче, чем наяву.

 

А окружающая меня явь сейчас приобрела мрачные тона.Положение мое довольно сложное, поскольку Ищенко сильно напрягаться не будет,ему достаточно нескольким неоспоримых фактов. Меня запросто могут арестовать ипопытаться «выбить» нужные показания. Попытаться то они могут, да кто ж имдаст... Все равно, игра на их поле и в их игру мне не нравится. Надо  достать настоящих убийц Гладышева. Тем более,что Ищенко не связан напрямую с Всепроникающей Мудростью. Я чувствую! это.

 

Я прикрыл глаза, мысленно представил себе фотографиюубитого. В кабинете Ищенко я рассмотрел снимок очень подробно — тот, крупнымпланом. Слегка вдавленный левый висок; немного крови, заплывший глаз, сса-1дины. Удар был не очень точным, он задел и рассек скулу, но достаточно сильным,чтобы сломать височную кость! Ясно, нанесен был твердым предметом. Ну-ка, гдеэтот предмет? Обочина шоссе, тополя, огни многоэтажек. Нужны! более точныекоординаты. Стоп, крытый павильон, прилавки. Надо хорошенько запомнить этоместо. Я вижу его очень четко. Какая-то схема: пять автобусных остановок! Потомя вижу дорогу, словно на вертолете над ней пролетаю. Так вот откуда пятьостановок, от площади Освобождения! Все сходится: Гладышев жил в достаточноудаленном от центра районе, добраться туда можно до площади Освобождения. Этаплощадь вообще служила перекрестком нескольких магистралей. Правильно, вот онаплощадь. Скульптурная группа — бородатый в круглой шапочке с обушком в руках идругой, с усами и в кепке, сж