… школу или даже вид борьбы ты представляешь. Вверху все сходится.Если человек близок к вершине, то не имеет значения, дзюдоист он, специалист потайскому боксу или каратэ.

 

Я выделил слов «если близок к вершине» и, произнося их,посмотрел в глаза Кочетову. В ответ он сказал то, что должен был сказать:

 

—Философствовать все мастера.

 

 

 

—Почему же философствовать,— пожал я плечами,— могу ипоработать с тобой пару минут.

 

—Почему так мало? — пощурился он.— На большее дыхалки нехватит?

 

—Будем считать, что так,— согласился я.

 

И мы вышли на татами. Покрытие в зале в самом деле можнобыло приравнять к матам из рисовой соломы — достаточно жесткое, но все же неголый пол.

 

Разумеется, Кочетов напал первым. Вернее, не напал, аимитировал нападение. Я ушел в сторону — именно в ту, в которую нужно было ему.И он нанес удар, который должен был нанести — в каратэ это называетсямаваши-гери, то есть, круговой удар ногой. Бил он, как обычно, быстро. Быстродля кого угодно: для своих учеников, для бойца его уровня, для обычногочеловека, который ни разу за свою жизнь серьезно не дрался, но только не дляменя. Он нес ногу так долго, что я успел поразмыслить — естественно, в данноепонятие я вкладываю свой смысл — над тем, что с этой ногой делать: захватитьее, блокировать, или... Я выбрал вариант «или», то есть, дождался, пока егоступня почти коснется моего левого виска, сделал молниеносный нырок, а левойрукой провел его ногу дальше по кругу. И он оказался спиной ко мне — как раз втот момент, когда я приблизился вплотную к нему. Затем я схватил своегопротивника за воротник куртки и сильно потянул назад и вниз. Естественно, онупал, но упал, как падает хорошо тренированный человек — сгруппировавшись,согнув спину колесом, моментально придя после переворота на согнутые ноги ибыстро выпрямившись.

 

Я не стал производить лишних действий, как то: догонятькатившегося противника, изображать добивание или в самом деле пинать его ногой,но просто подождал, пока он снова станет лицом ко мне. Я мог бы сыграть в егоигру, эффектно стрельнув круговым ударом ноги в его челюсть, у меня бы хорошополучилось. Но я не стал этого делать, а просто изобразил атаку правым прямымударом руки ему в голову, намеренно подставив живот под ответный удар. Он«купился», как зеленый новичок. И в следующее мгновенье рухнул на пол, вскинувк светильникам на потолке грязно-белые ступни.

 

Когда он поднимался с пола, я сокрушенно покачал головой,словно со мной, а не с ним такой конфуз приключился. Он разъярился (несколькоего учеников еще оставались в зале, и кроме того за боем наблюдали всеайкидока) и ринулся на меня, атакуя довольно примитивной связкой: ногой вкорпус, потом рукой в голову. Ни один из ударов не достиг цели потому что яоказался сбоку от Кочетова. А оказавшись там, я нанес хрестоматийный ударкрюком в его незащищенное солнечное сплетение. Но исполнение удара было моим,короче говоря, нетривиальным. Он согнулся пополам, потом подогнулись егоколени, потом мой противник лег на бок...

 

В чувство его привели не раньше, чем через минуту. Только вчувство, потому что он не мог ни дышать толком, ни тем более двигаться, простосидел на пятках, тупо смотрел перед собой и со всхлипами втягивал воздух влегкие. Это был знаменитый — в данном определении нет ни тени иронии — Кочетов,побеждавший соперников в собственной стране и за ее пределами, где он и его ученикинещадно избивали изнеженных достатком, цивилизацией и комфортом европейцев.

 

В общем, после того случая мой приятель смог вовремяначинать тренировки. Кочетов оказался весьма понятливым. В данном случае я могстопроцентно рассчитывать на этого накачанного быка, несмотря на его природнуютупость. Все поступки подобных типов берут начало в инстинкте самосохранения, аон у них, как правило, переразвит...

 

Это место не имеет географической привязки на планете Земля.Если моему телу когда-либо будет суждено переместиться туда, в горы, где днемвсегда ярко светит солнце, я не найду его — виденного столько раз, знакомого довалуна у тропинки, до каждого камня в кладке стен. Хотя обнаружу многопохожего: врезанные в горы дзонги --массивные монастыри-крепости, храмы, вокругкоторых трепещут на высоких жердях десятки узких, длинных флажков со словамимолитв, а внутри установлены большие и малые молитвенные барабаны, монахов вбордовых и шафрановых тогах, чьи головы стрижены, и коричневые лица изборожденыглубокими складками.

 

Но где-то все же существует то место, куда я попадаю нетолько в снах, но и в своих утренних и вечерних медитациях. Оно постепеннодополняется деталями, оттенками, восприятие его становится все более четким иярким. Сравните это с проявлением цветной фотографии и вы получите приемлемуюаналогию.

 

Там цветут ярко-голубые маки, я вижу их не менее отчетливо,чем цветы на столике в своей комнате. Иногда, когда солнце бросает на них косойлуч при закате или восходе, они начинают играть ярким пурпуром. Воздух тамчист, он настолько прозрачен, что видны горы в фантастическом отдалении,километров за двести. i

 

И какие горы! На фоне одной из них, просто подавляющей своимвеличием (вообще-то я был на Кавказе один раз, но таких размеров, такихпропорций даже представить себе не мог), я постоянно вижу гору поменьше, сочень крутыми, почти отвесными склонами, а на вершине ее строение. Онопредставляет не совсем правильный куб, стены которого выложены из светло-серогокамня. Я могу перемещаться над этой горой и этим строением, словно летая навертолете, но внутрь его никогда еще не попадал. А вообще-то надо сказать, чтоя значительно расширил территорию своего местопребывания там за истекшие шестьлет. Именно столько времени прошло с тех пор, как я впервые попал туда.

 

Может показаться, что и это место, и мое присутствие там,детали ландшафта, строения, люди, их язык, который я уже понимаю — все это плодмоего воображения, воспаленного медитациями. Но я никогда никому ничего нерассказываю, поэтому у меня нет необходимости что-то объяснять, доказывать или,тем паче, оправдываться...

 

Он появился сразу — четко, ясно, определенно. Лицо и фигуразаполнились мне настолько, что я узнал его со второй встречи. А до этого виделво сне книгу. Уж не знаю, сколько месяцев подряд она мне снилась. Это былакнига о боевых искусствах, но материал в ней подавался весьма странно инетрадиционно. Увидев ее в первый раз (кстати, гигантские горы стали мнесниться одновременно) — нечетко, расплывчато — я проанализировал сон и успокоилсебя тем, что не стоит расстраиваться, никаких откровений в этой книге быть неможет, мало ли какие выверты во сне случаются. Я изучил к тому времени стольколитературы по тайцзицюань, багуа, цигуну и другим «внутренним» школам, такмного обо всем этом думал, что немудрено было и в «психушку» попасть, не то чтовидеть яркие, странные сны.

 

Итак, он появился вместе с пятым или шестым явлением книги.А вместе с ним появились три слова: лоо, чжуд и нам-шэ. То есть, словапрозвучали скорее где-то внутри моего сознания, словно ветер нашептал. Я непридал им никакого значения, тем более, что первое мне было известно, какнаселенный пункт на побережье Черного моря, да еще какой населенный пункт...Вожделенное обиталище людей шустрых, деловых и бесстыдных, «воротил» и«цеховиков», спекулянтов и путан, воров и рекетиров.

 

Каково же было мое потрясение, когда через некоторое время яоткрыл для себя: по-тибетски «лоо» — холодный вихрь, становящийся все болеехолодным и все более стремительным по пути из Индии к Гималаям. "Теперь язнал, где искать! Перерыв массу литературы — а чем еще заниматься недавнемувыпускнику университета, получающему символическую зарплату и просто кожейощущающему желание начальства поменьше видеть его — я нашел значения второго и третьегослов: «чжуд» по тибетски означает тантру, название тайного учения, а «намшэ» —душу, дух.

 

Несомненно, случившееся можно было назвать неким прорывом.Во всяком случае, мои ощущения были схожи с теми, что я испытал во времяболезни, когда мне явилась бабушка. Промежуток между этими событиями составлялоколо десяти лет, но я бы не стал утверждать, что между двумя «окнами» несуществовало ни единого просвета. Все это время во мне происходили изменения.

 

Во-первых, выяснилось, что я не просто хорошо координирован,но координирован потрясающе, как выразился тренер по фехтованию — мой первыйнаставник в моем первом спортивном увлечении. А ведь раньше я не могпохвастаться ловкостью. Да и откуда ей взяться, ведь двигательные навыкизакладываются у человека в возрасте лет до восьми, а я был тихим, робким,малоподвижным, «книжным», «домашним» с тех пор, как себя помнил. И вот впятнадцать лет неожиданные проявления — молниеносной реакции, ловкости,быстроты. Словно меня в трехлетнем возрасте отдали в секцию акробатики илиспортивных игр.

 

Во-вторых, у меня «прорезались» способности к точным наукам,особенно к математике. Раньше я одинаково хорошо успевал по всем предметам, чтоназывается звезд с неба не хватал, но и троек тоже, а предпочтение отдавал темнаукам, которые принято называть гуманитарными. Но придя после каникул ввосьмой класс, я поразил преподавательницу математики, к концу учебного годазанял первое место в областной олимпиаде, а в девятом классе уже участвовал вреспубликанской. После окончания школы я поступил на мехмат университета,который закончил без «красного» диплома и не остался в аспирантуре толькопотому, что уже тогда старался избегать суеты.

 

Смысл своего существования я видел не в достижении видимогоуспеха. В конце концов, самой рациональной можно было тогда считать карьерунашего соседа по площадке, шофера, возившего какого-то начальника, а всвободное время (которого у него было предостаточно) занимавшегося частнымизвозом и обретшего таким образом гараж с новенькими «Жигулями», просторныйкоттедж за городом, мебельные гарнитуры, видеотехнику и прочее.

 

Однако меня тоже можно было назвать существом алчущим,только в другом смысле, ибо я возжелал выведать (сколь наивно романтичен я всеже был в ту пору) через своего нам-шэ сокровенные тайны боевого искусстватибетских лам. У здешних «учителей», в большинстве своем просто ловкихшарлатанов, мне давно было нечему учиться. Хотя, этого человека в монашескойодежде с желтой накидкой, следовало называть не шифу, как зовутмастеров-наставников китайцы, а скорее чой-гэрганом — так по-тибетскиназывается учитель, помогающий монаху на дому изучать цаннид, «истинноесвойство», буддийское вероучение и культовую практику.

 

С Рындиным я познакомился летом. Он занимался переводами санглийского, поставляя фирме «Оникс» детективы, которые Гладышев исправнопечатал и очень выгодно продавал.

 

Рындин был узкоплечим, сутуловатым, с небольшим брюшком,вечно лохматым, небритым, хмурым. Мне казалось, он должен был носить очки — онипросто напрашивались в виде неотъемлемой детали, но, как выяснилось, зрение уРындина было нормальным. От него частенько попахивало спиртным, когда явстречал его в офисе Гладышева, а встречал я его не реже раза в неделю.Вообще-то основное время он проводил у Канунникова, изможденного плешивогомужчины неопределенного возраста, служившего в «Ониксе» редактором. Из кабинетаКанунникова во время визитов Рындина обычно доносились громкие крики,   в  иной   тональности   они  не общались.

 

Вообще отношения Рындина с «Ониксом» поддерживались на гранискандала, а в конце августа он учинил в кабинете Гладышева то, что на казенномязыке принято называть дебошем. Глуповатая Света, секретарша Гладышева,выбежала из приемной с испуганным выражением лица и позвала охранника-омоновцаВолодю, постоянно дежурившего у входа. Я как раз беседовал с Володей, ожидая,когда понадоблюсь Гладышеву.

 

—Там... шеф зовет. Надо... вывести Рындина — рывкамивыдавила из себя Света.

 

Когда мы с Володей вбежали в кабинет шефа, Рындинфункционировал вовсю. Он обличал, срывал маски, уничтожал.

 

—Ты просто шакал, разъевшийся до размеров борова,— громкоговорил он, выбрасывая в направлении внешне невозмутимого Гладышева,восседавшего на своем месте, указующий перст.— Зря возомнил ты себя благороднымхищником. Это такое же проявление паранойи,  как  и то, что ты  считаешь себя писателем.Создатель низкопошибных детективов...

 

Тут жестикулирующий, мечущийся Рындин повернул голову в нашус Володей сторону и осекся на мгновенье. Вслед за этим он опять обратился кГладышеву:

 

—Экая ты все же дешевка! Опричников, видите ли кликнул,Ивана Грозного из себя корчишь, параноик. Ты — мелкий торговец в храме...

 

—Вы нехорошо выглядите, сэр. Вы просто смешно выглядите.Самое главное, что вы никому ничего не докажете.

 

Это сказал я. Если бы я произнес это по-русски, реакцияРындина была бы, что называется, нулевой. А тут он дернулся, услышав полуродной для него английский, быстро обернулся ко мне, даже протрезвел нанесколько секунд.

 

—Что?! — ошарашенно спросил он.

 

—Я хочу сказать, что вам лучше покинуть этот кабинет сейчас.

 

Реакция Гладышева и Володи в общем-то от реакции Рындина неотличалась. Это означало, что до сих пор мне удавалось производить впечатлениевесьма недалекого парня. Но Гладышев недолго пребывал в состоянии изумления. Онвообще быстро ориентировался в любой ситуации, быстро принимал решения.

 

—           Коля,—обратился он ко мне,— проводи его...

 

«Проводи», наверное, означало не только за пределы кабинетаили здания, во всяком случае, я для себя так решил. Взяв Рындина под худой,цыплячий какой-то локоть, я вывел его из роскошного гладышевского кабинета. Мывместе прошли через приемную, провожаемые ошарашенно-любопытным взглядом Светы,потом по коридору, спустились по лестнице в холл на первом этаже. Рындин несопротивлялся, его только иногда пошатывало из стороны в сторону.

 

—Вам лучше сейчас отправиться домой,— посоветовал я.

 

—Вы странный, необычный человек,— покачал головой Рындин.— Явсегда подозревал... Послушайте,— неожиданно тряхнул он седеющей нечёсанойкопной,— поехали ко мне!

 

Нормальная реакция «поддавшего» человека, которому другойчеловек показался чем-то симпатичен — пригласить домой, потому как дома вподобных случаях всегда еще «остается».

 

Я прикинул ситуацию и согласился. Мы вышли на улицу, где яостановил «частника», Рындин заплетающимся языком назвал адрес. Оказалось, чтоон живет совсем недалеко от меня, только ближе к центру города. Когда приехали,он сразу потащил меня на кухню, извлек из шкафа непочатую бутылку коньяка.

 

—           Можетбыть, не надо? — вовсе не из соображений дипломатии спросил я.

 

—           Надо...как вас зовут? Ах, да, Коля... Надо, Коля! Послушайте, чего это вы работаете наГладышева? Впрочем, сорри, вопрос бестактен и неуместен. Я же сам на негоработал. Но теперь — все. Хватит горбиться, хватит своим мозгом питать егоненасытную утробу. Ох и живоглот! Знаете, я, вечный диссидент, начинаю жалеть,что гэкачеписты проиграли. Теперь такие, как Гладышев, рванут. Капитал, егопрепохабие, как выразился однажды эта дешевка Маяковский...

 

Тогда я пробыл у него недолго, не больше часа. Мне Рындинбыл малоинтересен, хотя я чувствовал, что отвязаться от него будет не просто,что он своим существованием как-то вплетен в мое существование — во всякомслучае, на время... Месяца не прошло, как я вспомнил его. Да не простовспомнил. В тот вечер я сидел в своей комнате перед раскрытой дверью на балкон,пытался опять полететь над бескрайней цепью заснеженных вершин, окунуться взолотисто-фиолетовое сияние. И мне почти удалось сделать это, как вдругвозникло видение: подъезд дома Рындина. И чувство сильной тревоги. Потом в моемсознании выстроился весь сегодняшний вечер, с четким соответствием каждойсекунды определенному событию. Все начиналось с места и времени, в котором янаходился сейчас — моя комната, балконная дверь, половина девятого. Я виделвесь вечер, в деталях, но одновременно с вариациями типа: произойдет — непроизойдет. И я выбрал вариант, при котором оказывался возле дома Рындина поулице Прямолинейной. Поэтому немедленно отправился к троллейбусной остановке —я чувствовал, что надо спешить.

 

Напротив этого дома был забор, отделявший двор от каких-томастерских, У забора росли несколько кленов, дающих довольно густую тень. Отсюда,из-под фонарей, уж горевших, место под кленами казалось совершенно темным.Собравшись направиться в тень, я почувствовал там чье-то присутствие. Я ужезнал, что Рындина поджидают, но теперь ощутил точно, откуда исходит угроза.

 

Я сделал вид, что ищу нужный подъезд, поэтому медленнопрошел вдоль всего дома, приближаясь к подъездам и присматриваясь к табличкам сномерами квартир. Конечно же, мне нужен был четвертый подъезд, крайний. Потомучто трое парней расположились в тени напротив второго подъезда. Да, от нихисходило самое настоящее силовое поле угрозы. Постояв несколько минут в крайнемподъезде, я вышел из него и направился дальше, под арку дома,расположенного   перпендикулярно   дому Рындина.

 

Ждать пришлось недолго. Минут через пять эти трое появилисьв конусе света, отбрасываемого фонарем. С противоположной от меня стороны к нимприближался мужчина. Они дожидались его? Ответом на мой вопрос стало паданиеподошедшего. Один из троих сделал подсечку — профессионально, но в то же времятак, что стороннему наблюдателю могло показаться, будто он просто камешекотбросил со своего пути. Я не был сторонним наблюдателем и мне ничего непоказалось. Я уже мчался, узнав в упавшем Рындина.

 

Один из троих, стоявший спиной ко мне, ударил его ногой. Вследующее мгновенье я ударил его ребром ладони в то место, где шея соединяетсяс черепом, то есть по воображаемой линии, соединяющей мочки ушей. Удар,наносимый сюда, не влечет перелом шейных позвонков (последнее случается, еслиударить сантиметра на два-три пониже), зато гарантирует потерю сознания какминимум на полминуты и сотрясение мозга средней тяжести. Этот боец исключениемиз правил не был, он рухнул на асфальт, как тюк мокрого белья.

 

Оставшиеся двое, надо отдать им должное, очень быстросориентировались в изменившейся обстановке, а то, что их товарищ всерьез инадолго выключен из борьбы, их не смутило. Ребята были молодые, подвижные,скопом — если о двоих так можно сказать — не перли, а рассредоточились по обестороны от меня, делая ложные выпады и замахи.

 

И мне, и им мешал восставший из праха Рындин, которыйбестолково прыгал, тыча кулаками в пространство — его обидчики успевалиуворачиваться еще до того, как он успевал замахнуться. Рындина-то я ииспользовал, как прикрытие. Улучив момент, когда он бросился на одного изпарней, а тот, схватив нападавшего за ворот куртки, просто шваркнул его обасфальт, я перепрыгнул через катившегося литератора и, сделав в воздухеразножку, залепил подъемом стопы в ухо молодому профессионалу, отчего тотпрошелестел по твердой поверхности асфальта, словно сухой лист, гонимый осеннимветром.

 

Его напарник дрогнул, я это ощущал. На его месте я задал быстрекача, чтобы выйти из боя с меньшими потерями. Он же предпочел сражаться,хотя и без прежнего напора. Я прыгнул в его направлении и, развернувшись ввоздухе вокруг собственной оси, шарахнул его ногой по шее и ключице с такойсилой, что у меня даже стопа заныла. Тут уж и третий террорист искушать судьбуне стал. После кувырка назад, который по законам физики он просто обязан был совершитьпосле моего удара, молодой человек улепетнул достаточно быстрым спортивнымшагом. Он мог, наверное, развить и большую скорость, но мой удар ощутимонарушил его координацию.

 

Оставленные им соратники опасности больше не представляли,хотя Рындин и пытался догнать одного из них, того, что пал первым от удара позатылку. Я остановил его, тем более, что двое-трое про¬хожих уже наблюдали занами с улицы, а еще несколько жильцов с балконов.

 

—Оставьте их в покое,— посоветовал я.— Инцидент исчерпан,они никогда вас уже не тронут, честное слово, я за них ручаюсь.

 

—Вы-то как здесь оказались? — проворчал Рындин.

 

—Да уж оказался...

 

—Эк вы лихо с ними разделались. Умеет Гладышев кадрыподбирать.

 

—Не совсем,— возразил я.— Умелый подбор, кромепрофессионализма, должен гарантировать еще и личную преданность.

 

—Не тривиально вы мыслите...— он внимательно взглянул наменя.

 

—Опять вас удивляет переразвитый для моих занятиймыслительный аппарат. В функции «гориллы» думать не входит — вы об этом сейчасподумали?

 

—Ничего я не подумал,— ворчливо возразил он.— Идемте лучшеко мне, а то торчим здесь, как...— Он не нашел подходящего сравнения, заменивего каким-то неопределенным жестом.— Идемте,— повторил Рындин, легонькоподталкивая меня в спину ладонью.

 

—Мои сейчас в отпуске, в отъезде, посему я, как всякийсоломенный вдовец и к тому же представитель богемы не мог не превратить своюквартиру в нечто среднее между свинарником и берлогой,— мрачно предупредил меняРындин. Он был очень озабочен чем-то и абсолютно трезв.

 

—Кофе, немного коньяка и вот это черствое творениекулинарного искусства, которое когда-то называлось   пряником — предложил   мне Рындин.

 

—Вы не на шутку разозлили Гладышева, раз он решился на такиедействия, кивнув в ответ на его предложение, сказал я. Он удивленно обернулсяот плиты, держа в руке горящую спичку и забыв о ней до тех пор, пока не обжегпальцы.

 

—Вы связываете эти события с ним? — какая-то надежда наотрицательный ответ слышалась в его вопросе.

 

—А вы?

 

—Закономерное, конечно, предположение...— начал он.

 

—Никакое это не предположение.

 

—Тогда  что?   У  вас   есть   какие-то сведения?

 

—Сведения есть у вас. А я, можно сказать, случайно оказалсяв нужном месте в нужный момент. Гладышев настроен в отношении вас весьмарешительно. Ведь обычно он предпочитает уклоняться от скандала.

 

—Да, задумчиво глядя на крышку кофейника, произнес Рындин.—А если скандал и случается, то он делает вид, что ничего не произошло.Последите за кофе, я вам сейчас кое-что принесу.

 

Вернулся он быстро, держа в руках несколько листковмашинописного текста.— Вот,— сказал Рындин.— Этот материал уже в типографии.Сейчас, в данную минуту, может быть, набирается. Газета «Город» вам на глазапопадалась? Тираж порядочный — сто тысяч, сейчас это большая редкость. Ееглавный редактор Гусев — мой давний знакомый. Порядочный мерзавец, конечно, нонос по ветру держать умеет. И эту статью взялся печатать из-за ее «жарености».Теперь модно изобличать «бывших», искать «деньги партии». А тут всеприсутствует.

 

Он подал листки мне. Если отбросить риторику и достаточнуюдозу демогогии, статья содержала материал поистине взрывной, даже по теперешнимвременам, когда мало чему приходилось удивляться. В ней шаг за шагомописывалась история создания фирмы «Оникс», рассказывалось о таких злоупотреблениях,которые, появись эта статья лет пять назад, наверняка имели бы следствием дляее героев несколько статей УК. Но я понимал и то, что раньше появлениеподобного материала санкционировалось высокими инстанциями и представляло собойодин из последних пунктов плана по низвержению, по подготовке карьерной игражданской гибели. А теперь газетные и журнальные публикации прежнего веса неимели.

 

—Хм,— сказал я, прочтя статью и пожимая плечами.— Фактовмного, действующих лиц тоже хватает, да и должности у них вон какие — чтопрежде, что теперь. Они наверняка потребуют опровержения. Или конкретныхдоказательств. Для каждого случая.

 

—Нет, я все же в вас не ошибся,— Рындин пристально посмотрелна меня.— Вы гораздо умнее, чем пытались казаться.

 

Я пожал плечами. Мне безразлична была оценка Рындиным моихинтеллектуальных способностей. В данный момент меня занимали иные вещи. Первая:почему Рындин так доверился мне. Вторая: как глубоко он влез в это дело сам инасколько захочет посвятить в него меня. Ведь показать статью, содержаниекоторой через несколько часов станет достоянием такого количества читателей,особым доверием не может объясняться. Хотя то, что я сделал для него четвертьчаса назад, могло бы расположить Рындина к большему. И тут, словно угадав мои мыслиотносительно его расположения ко мне, Рындин заявил:

 

—Я могу хоть сейчас показать вам копии тех документов,которые упоминаются в статье. Это Договоры, которые стараются недемонстрировать широкому кругу лиц из-за их несоответствия законам. Это копиирасписок, товарно-транспортных накладных, фальшивых ведомостей и вполнереальных платежных поручений на сумму до пятисот тысяч рублей. «Отмывались»деньги союзного ведомства и местного горкома партии. Господа партийцы вон какустроились — бывший завотделом горкома теперь коммерческий директор «Оникса»,правая рука Гладышева, бывший первый секретарь райкома, в здании которого фирмаГладышева располагается, возглавил дочернее малое предприятие. Или вот еще факт— бывший дом отдыха, так называемые «обкомовские дачи». Вы помните шум,поднятый по их поводу во время забастовки два года назад?

 

—Помню,— ответил я.— Эти дачи были отданы под какой-тодетский санаторий или нечто в этом роде.

 

—Были, да не все,— вскинулся Рындин.— У партии деньги былинесчитанные, она могла эти дачи в порядке содержать, нынешние хозяева — нет.Короче, средств на содержание строений и всего прочего стало не хватать, вот«Оникс» без лишнего шума и откупил несколько, и еще надо разобраться, для чегоон их откупил... Какой мелочью показались мне тогда эти дачи, несмотря на моепредчувствие чего-то большего, стоявшего за обычным воровством, хотя иширокомасштабным.

 

Статья .в газете «Город» появилась на; следующий день, какРындин и предсказывал. Естественным было ожидание возражений, хотя бы простозвонков в редакцию газеты. И я напрямик спросил об этом Рындина, позвонив емучерез пару дней после появления статьи.

 

—Пока ничего,— деловито ответил Рындин, но я объясняю эторастерянностью во вражьем стане и необходимостью перегруппировки у них. Яобъяснял это совсем другими причинами, но возражения свои не стал Рындинувысказывать. Он начал борьбу с Гладышевым, ведомый скорее личной обидой, чемсоображениями высокой морали или, тем более, заботой о всеобщей справедливости»Он наверняка не смог продумать всех возможных ходов, учесть все детали, врезультате оглушительный выстрел на поверку оказался холостым.

 

Влезать во все хитросплетения борьбы Рындина с Гладышевым ясовсем не хотел, это вообще противоречило моему образу жизни. Но... Предчувствияу меня были. Кое-что из построенной мной схемы начало сбываться. Так, например,Гладышев заявил мне на четвертый или пятый день после вечернего визита кРындину:

 

—Тебе надо выйти на охрану киоска. Киосков у него былонесколько, охраняли их по контракту омоновцы. Я не стал уточнять, разорвал лион с ними контракт, не спросил, чем объясняется изменение моего статуса. Я всезнал. "Те трое незадачливых молодых людей, что пытались избить Рындина,конечно, опознали меня, я ведь все время был на виду — то ли в офисе Гладышева,то ли выезжая с ним куда.

 

—Нет, на охрану киоска я не выйду,— просто ответил я.— Иесли у вас не будет особых возражений, я хотел бы забрать свою трудовую книжкуиз вашего...— я намеренно сделал паузу,— учреждения.

 

—Что ж,— Гладышев не выразил удивления,— нет проблем.

 

Обнаружив в почтовом ящике листок бумаги с-напечатанным намашинке посланием: «Николай! Приходите сегодня вечером ко мне. Вы мне оченьнужны. Рындин. 16.09.91», я сразу почувствовал, как на меня накатывает тревога.Под машинописным текстом была какая-то закорючка, очевидно, подпись Рындина. Ноя его почерка не знал.

 

Почему он не позвонил мне? Я спросил мать, она сказала, чтов мое отсутствие вообще никаких телефонных звонков не было, разве что в товремя, когда она ненадолго уходила из дома. Рындин мог узнать мой адрес пономеру телефона, который знал, позвонив в справочную. Итак, я ему срочнопонадобился, он звонит — допустим, в то время, когда моя мать отлучилась —телефон не отвечает. Тогда Рындин набирает номер справочной, узнает мой адрес,печатает на машинке записку, направляется ко мне, благо это сосем недалеко,дома у меня по-прежнему никого не : застает, но на этаж не поднимается, чтобывоткнуть записку в дверь, как это обычно делается, оставляет е: в почтовом ящике.Выстроенная мной цепочка с .бытии выглядела не совсем логично, мешало последнеезвено. Если уж я ему так срочно понадобился, то Рындин наверняка оставил бызаписку в двери.

 

Поэтому любой благоразумный человек на моем месте этузаписку порвал бы, или вообще сжег. Но в общепринятом смысле слова яблагоразумным не был. Поэтому спрятал записку в нагрудный карман куртки, сказалматери, что выйду прогуляться, и направился на улицу Прямолинейную.

 

К дому Рындина я подошел около девяти. Наползавший туманделал темный воздух словно осязаемым. Сыро, глухо, мрачно. Окна квартирыРындина не светились. Все, как надо — то есть, все противоречило букве и духузаписки, лежавшей в нагрудном кармане. Лифт вознес меня на пятый этаж. В кабиневместе со мной ехала низкая толстая женщина. Не знаю, что мешало ей громко итребовательно спросить: «Вы кто такой? Вы к кому?» — от нее просто исходиливибрации некоего властного любопытства. Я вышел, а она поехала на один изверхних этажей. Когда выходил, она чуть не прожгла мне спину взглядом. То-тоона меня запомнила, зафиксировала.

 

Дверь квартиры Рындина оказалась не запертой на замок. Ачтобы она не распахнулась, кто-то воткнул между нею и дверной коробкойсложенную вчетверо бумажку. Этот «кто-то» Рындиным не был, я это уже знал, чувствовал.Что ж, надо входить. Я придержал бумажку, чтобы она не вывалилась, и осторожнотолкнул дверь. Дверь легко подалась, света нигде в квартире не было. Я нащупалвыключатель, включил освещение в прихожей. Отпустил защелку замка, развернулбумажку. Никаких пометок. Вынул из кармана записку. Абсолютно одинаковые,стандартные «четвертушки».

 

Пройдя в раскрытую дверь гостиной, обнаружил Рындина лежащимна небольшом диванчике и попыталс