|
Владимир Моргунов Ветер Занскара
Это упражнение я усложнил для себя. Вообще-то оно называется «свая», или «стоячая свая».Надо немного согнуть ноги в коленях, руки выставить перед собой на уровне грудиладонями внутрь — как будто охватываешь ствол дерева или, действительно, сваю.Теперь ноги я сгибаю до прямого угла, а в руки беру достаточно тяжелый камень.
«Свая» занимает около часа времени. Да, этого земного,реального времени. Кому рассказать, только пальцем у виска повертит... А потом,после «сваи», приступаю к специфическим передвижениям на полусогнутых ногах —для меня это активная медитация, а с точки зрения непосвященного — самоеподходящее занятие для тех, у кого «крыша поехала».
Подобным вещам я отвожу утренние часы. Летом с пяти утра,осенью и весной часов с семи-восьми. Словом, как только светает, так и начинаюсамоистязание на своей небольшой полянке. Место достаточно укромное, поскольку,во-первых, специфика моих занятий этого требует, а, во-вторых, явообще шума и скопления даже небольшого количества подобных себе особей терпетьне могу.
И вот в одно майское утро я изображал «сваю» и вдруг...
— Что это за чмо?
Слова, произнесенные достаточно громко, вывели меня изтранса. Четверо парней вывалились на поляну в половине седьмого утра. На тех,кто совершает утренние пробежки, они не были похожи — не та экипировка, не тотвид. За несколько секунд я смог рассмотреть их достаточно хорошо и сделатькое-какие предположения относительно причины их появления здесь в столь раннийчас да еще в такую погоду — мелкий дождик то и дело принимался накрапывать.
Так вот, относительно экипировки: у троих за плечами былирюкзаки, которые туристы называют станковыми. В них можно напихать уйму всего.Действительно, у этих парней рюкзаки просто раздувались. Но груз у них не былтяжелым, уж очень легко они их несли, слишком прямо держались. Возглавлялпроцессию носильщиков детина без рюкзака, одетый в нейлоновую штормовку. Ростза метр восемьдесят, довольно заметное пузо, большие кулаки. Этот детина какраз и поинтересовался, что я за «чмо». Он сам, чувствовалось, явно опешил. Непланировалась в его экспедиции ни встреча со мной, ни с кем-то другим в этотчас и на этом месте. Пройти я ему не мешал, так как стоял в четырех-пяти метрахот тропинки, соединяющей два просвета в кустах с противоположных концовполянки. Догадаться, что я процентов на восемьдесят определил характер ихэкспедиции (браконьеры или нечто в этом роде), он не мог. И все же вожак принялмеры превентивного характера. Глаза его — глаза хитрого, но глуповатого животного —скользнули по мне, определяя сколько секунд я продержусь против него и кудапобегу.А бежать мне, по его прикидке, было некуда, потому что двое носильщиковтак и остались стоять у входа на полянку, а третий, пройдя вперед, перекрылвыход. То ли это было результатом их выучки в процессе совместных действий, толи просто случайно так получилось, только здоровяк ситуацией остался доволен.За спиной у меня были густейшие кусты. По его расчетам я был обречен. Его рукаскользнула под штормовку, и еще до того, как она оттуда вернулась, я уже знал,что этот тип достанет. Он был все же довольно медлителен, но не это главное —действия, которые он намерен был совершить через четверть секунды, черезполсекунды, через две секунды, невидимыми волнами расходились вокруг него.Существует достаточно заштампованный оборот речи «его намерения можно прочестьпо глазам». Разумеется, глаза — важный источник передачи информации, но вседело в том, что информация считывается (теми, кто умеет это делать) не только сних. А здоровяк прямо-таки излучал свои последующие действия. Если бы егодурацкую энергию можно было перевести в звуковые сигналы типа сирены илинабатного колокола, он бы всю округу всполошил.
Итак, этот малый тащил уже свою руку-корягу назад, и у меняне было никаких сомнений относительно того, что он в своей коряге держит. Ясделал длинный плавный шаг, а потом поворот на носке передней ноги, чтобы статьсбоку от него. В данном случае это было задачей первостепенной. Я ушел из тогопространства, в которое он собирался палить из обреза охотничьего ружья.Вертикальное расположение стволов, пять патронов, перезарядка за счет отдачи.Мечта любого бандита.
Моя правая ладонь охватила слоновое запястье его правойруки, в которой он держал обрез. Потом я сделал длинный шаг по диагонали впередлевой ногой и повернулся на ней, унося правую ногу по кругу назад. Естественно,при этом я давил на захваченное запястье, а левой рукой, по пути прихватив нижний край штормовки, описал большую дугу.Перелетая, чтобы приземлиться туда, куда было нужно мне, и так, как хотел я, онуспел нажать на спуск. Видимо, пуля пролетела совсем близко от третьего«загонщика», того, что раньше прошел к выходу с полянки, потому что он резкопригнулся. Падая, этот амбал воткнулся локтем полусогнутой правой руки в землю,и локоть сразу подвергся давлению наехавшей на него туши. Я отпустил егозапястье и перехватил обрез, который он уже практически не держал. Затемпереместился назад, к кустам.
— Хоп, джентльмены,— крикнул я.— Спокойно. Разъясняюситуацию. В этой пушке осталось четыре патрона. Вас тоже четверо. Никто небудет обижен.
Я, разумеется, блефовал. Было бы хорошо хоть-в двоихпопасть, если бы они начали прыгать с места на место. В обращении согнестрельным оружием опыта у меня чуть больше нуля. Однако они поверили в моеобещание никого не обидеть. Трое замерли, стоя на своих местах, а четвертый,поверженный, сидел прижимая левой рукой свою правую к боку. На лице его сквозьгримасу боли проступало изумление, переходящее в суеверный страх.
— Поэтому,—продолжал я,— вы сейчас потопаете, куда шли, а я останусь здесь. Ясно?
Я сделал движение стволом, побуждая толстого главаря встатьи присоединиться к своим товарищам.
— Топайте,парни, топайте. Вам непонятно, что ли?
Время играло на них. С каждой секундой ситуация склонялась кпаритету, а это означало неопределенность развязки. Мне совсем не хотелосьстрелять. .
—Слушай, друг,— заговорил один из троих «носильщиков» тономсамым что ни на есть дружелюбным, подразумевающим в произошедшем только милоенедоразумение. — Пукалку-то верни, а? Разряди и верни. Зачем она тебе?
—Нет, джентльмены,— сухо ответил я.— Не вам диктоватьусловия. Скажите спасибо, что я не проверяю рюкзаки.
Этим «проверяю» я их добил. Они переглянулись и пошли потропинке — в том направлении, в каком шли раньше.
Я подождал пару минут, а потом побежал в противоположномнаправлении. Откуда они двигались в такую рань? Метрах в двухстах начиналсябольшой, вытянутый в длину пруд, на другом его конце находилось селоМихайловка. Только оттуда они могли идти, потому что следующий населенный пунктза селом был километрах в десяти. Ладно, после будем соображать... А сейчаснадо на всякий случай проверить, куда двинулись эти «туристы».
Естественно, я не использовал тропинку, по которой пошлиони. Им ведь ничего не стоило спрятаться — то, что я мог быть только из города,и дурак бы догадался. Я промчался вдоль стены кустарника с другой стороны отмоей полянки, пересек неширокую полосу лесопосадки и увидел их, идущих к шоссе.Они поминутно останавливались, говорили о чем-то между собой, оглядывались.Передо мной была полоса вспаханной земли, шириной метров в двадцать, отделяющаялес от шоссе. Они находились примерно на середине полосы, переходя ее подорожке, когда я выглянул...
В отличие от меня,моя мать изредка общается с соседями по дому. На скамейках перед нашей блочнойкоробкой обычно торчат три или четыре особи женского пола пенсионного возрастаи одна особь пола мужского, у последней особи есть кот по кличке Васька. Именикото владельца я не знаю, да и. знать не хочу. Но как-то мать в очередной разначала излагать хронику текущих событий. Обычно эта устная информация пролетаетсквозь меня, как нейтрино, не задерживаясь и не оставляя следов. Но тутоказалось, что этот тип, хозяин кота Василия, рассказал о том, что егородственника, сторожа зверофермы в Михайловке, связали, собак повесили, азвероферму обокрали. Так все встало на свои места. И обрез, и удивительнолегкие рюкзаки, и поведение главаря.
Кабинет просторный, пол застелен толстым синтетическимковром, справа во всю стену — книжные шкафы. Светло-зеленые занавески на окнахс противоположной стороны раздвинуты, над столом портрет Горбачева. Директорфирмы «Оникс» Виктор Сергеевич Гладышев — так гласила надпись на двери —удивлен: посетитель прорвался к нему, миновав секретаршу. Но мне это сделатьбыло несложно — достаточно одного взгляда на ее переносицу. Этим я вовсе нехочу сказать, что загипнотизировал девицу. Просто я достаточно хорошийфизиономист, в чем могу признаться без лишней скромности. На Востоке лицопредпочитают ладони, то есть, по лицу узнают о человеке быстрее, больше иэффективнее, чем по линиям на ладони. О секретарше я в долю секунды узналдостаточно, чтобы нейтрализовать ее и проникнуть в кабинет без доклада.
Босс примерно моего роста, упитанности выше средней, так чтотянет килограммов на сто десять. У него аккуратно подстриженные усы, аккуратнаяприческа, рубаха из джинсовой ткани чуть не лопается на пышном, раскормленномторсе.
—У вас есть звероферма в селе Михайловка,— говорю я, вовсене спрашивая, но констатируя факт.
—Есть,— в голосе директора фирмы «Оникс» слышитсянедоверие.— «А вы, собственно, кто такой?
Замедленная реакция позволяет секретарше только сейчасзаглянуть в дверь, но Гладышев кивком отсылает ее.
—Я, собственно, случайный прохожий, но знаю, что вашузвероферму ограбили несколько дней назад. Сторожам угрожали обрезом. Собакудавили. Очевидно похитили несколько десятков шкурок.
—Откуда у вас эти сведения? — совсем уж недоверчивоспрашивает босс.
—Сведения у меня оттуда — с места событий. Я столкнулся сграбителями недалеко от фермы. И у одного из них отобрал обрез охотничьегоружья. Но это, я думаю, неинтересно. Интересно другое: грабители сели вожидавший их на шоссе микроавтобус «Ныса» с номером СБВ 13-46 и уехали внаправлении города. Это все происходило между микрорайоном Куршино и селомМихайловка. Номер машины вы можете записать. Это облегчит поиски, если захотитеих предпринять.
— Какой, выговорите, номер? — теперь уже тон господина Гладышева бесстрастно деловит, хотяпроцентов пятьдесят вероятности он оставляет на шизофрению или непонятныйавантюризм пришельца. Я повторяю, он записывает на листке плотной мелованнойбумаги. Теперь приходит время второй стадии недоверия, базирующейся на техсамых пятидесяти процентах.
— Выотобрали обрез?
Процентов девяносто вероятности, что он занималсякаким-нибудь силовым видом спорта, скорее всего, борьбой. Крупно костный иупитанный господин директор ставит под сомнение мою способность не толькоотобрать у кого-либо обрез, но и вообще противостоять человеку, чей вес хотьнемного превышает пять пудов. Вес господина директора значительно больше и емуочень хочется проверить меня на излом, изгиб, кручение, растяжение и, можетбыть, даже на срез. Да, он мог заниматься только борьбой.
—Я так понимаю, что вы не верите в историю с обрезом? —спрашиваю я господина Гладышева.
—Нет, почему же...— тянет он. Ему все больше хочетсяпобороться с наглым молодым человеком, неизвестно каким образом проникшим в егороскошный кабинет. Единственным сдерживающим фактором является сомнениеГладышева в моей психической полноценности. Но наконец он отметает и этотпоследний барьер.
—Вот что,— говорит он, и глаза его блестят. Он вообщепорядочный хитрован, как я начинаю понимать.— Вот что: я возьму тот карандаш,как будто это нож, а вы попытайтесь его у меня отобрать.
Заводной босс стремительно выхватывает из пластмассовогостаканчика цветной карандаш размером с городошную биту и быстро выходит из-застола на свободное пространство. Я, естественно, на этом пространстве какстоял, так и стою, сесть Гладышев забыл мне предложить.
Я отмечаю, что одет он в новые синие джинсы, но не вкакую-то пошлую «Мальвину», а в нечто достаточно благородное из толстого«коттона», обут же в роскошные коричневые мокасины. Эти мокасины легко инеслышно порхают по ковру — Гладышев не чувствует себя обремененным собственнымцентнером с лишним. Он крепко держит кончик карандаша в своей мощной волосатойладони, делая им размашистые движения перед собой. Да, все правильно, г-ндиректор принадлежит к человеческим особям типа атакующего, нахрапистого, такимуж он уродился, такова его карма. Вот Гладышев изобразил карандашом в воздухеширокий полукруг справа налево, едва не чиркнув кончиком по моему подбородку(такой может не только чиркнуть, сомневаться не стоит), а я делаю обеими рукамидвижение вслед за его рукой, скольжу ладонями сначала по локтю, потом потолстому, напоминающему бревно предплечью, .разгоняя руку с зажатым в нейкарандашом еще больше, заставляя ее описывать более широкую дугу.. Теперьзахватить запястье обеими руками покрепче, быстрый оборот на месте на носочках,руку г-на директора по дуге с ускорением вниз, и вот он летит на спину,предварительно отсалютовав локтем в потолок и коснувшись кулаком своей правойлопатки. Разумеется, он роняет карандаш-исполин еще до того, как касаетсяспиной и плечами пола. Полученная в молодости физическая подготовка и остаткикоординации позволяют ему прокатиться по ковру, задев по пути стул, отчего тотс грохотом соприкасается со столом. Хорошо, если на звук прибежит секретарша,хуже, если малый из коридора перед приемной, у него под курткой навернякаспрятан «макаров». Только пальбы здесь не хватало.
Но, к счастью, двойная дверь кабинета хорошо поглощает шум.Или секретарша не придала никакого значения звукам, доносящимся из кабинеташефа. Гладышев встает с ковра уже у стены. Вид его скорее выражает крайнеелюбопытство, чем смущение или, тем паче, негодование. Гладышев оптимист, умеетвладеть собой, но он не совсем понял, что же такое с ним случилось. А, есливыражаться точнее, он совсем ничего-*не понял.
—Хм, как это у тебя получилось? Еще раз можешь изобразить? Яведь сам в молодости вольной борьбой занимался, по первому разряду работал.
И здесь он пытается сравнять счет очков — его шваркнули обпол, он моментально переходит на «ты» ничтоже сумняшеся предполагая, что я по-прежнемубуду говорить ему «вы».
— Будемсчитать, что получилось это у меня экспромтом, во второй раз так уже неполучится,— сухо отвечаю я.— Если вы записали номер машины, то мою миссию можносчитать завершенной.
Я поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Погодиминуточку.
Тон его деловит и подразумевает строго вертикальнуюсубординацию. Он лет на пятнадцать старше меня, к тому же вон какой начальник,так что и в мыслях просто не держит, что должен поступать и говорить иначе.
— Послушай,— говорит он.— У меня к тебепредложение. Мне охранник нужен... Ты видел — там у меня на входе сидит бывшийомоновец. Еще один уволился...
Сон длится долго. Там «на поверхности», то есть, в обычнойжизни, где время измеряют посредством сравнений с циклами в механических илиэлектронных устройствах, может пройти одна минута, а здесь... Нельзя сказать,что здесь время течет медленнее. Похоже, здесь его вообще не существует.
Небо не голубое, а золотисто-фиолетовое. Источник света,конечно, Солнце, но я ни разу не видел его здесь. Оно где-то за горизонтом,лучи его отражаются или преломляются таким образом, что равномерно освещают всепространство. И я способен осмысливать все происходящее здесь. Ну, вспомните:вам снился страшный сон, а вы говорили себе — нет, это не на самом деле, ясейчас проснусь. И иногда удавалось проснуться. Но для этого приходилось делатьусилие, похожее на то, когда надо поднырнуть под какую-то преграду, уходящуюглубоко в воду, чтобы вынырнуть с другой стороны. Вы погружаетесь,погружаетесь, легкие и сердце кажется сейчас разорвутся, в голове позванивает —а затем устремляетесь вверх, зеленоватый свет становится все ярче, и вот передвами голубое небо и сверкающая гладь воды. А выныривая из омута кошмара,замечаешь будильник на столе, узор на занавеске, солнечный луч на стене...
С чего это у меня началось? С того момента, когда я понял.Понял что? На этот вопрос ответа у меня нет. Очень долго пришлось бы объяснять,да и объяснить в обычных словесных понятиях я бы не смог. К тому же сам не всепонимал. Мне было четырнадцать лет, я тяжело заболел. Никому не интересноназвание моей болезни, поэтому лишь отмечу, что это было заболевание крови.Настолько серьезное, что я должен был умереть. Собственно, все к тому шло. Ядолго был в беспамятстве. Тот случай, когда говорят: «Сознание отключилось».Если бы только сознание, могу возразить я сейчас. Я словно падал в какую-точерную дыру и растворялся в ней. И вдруг я увидел этот фиолетово-золотистыйсвет, который постоянно вижу теперь. И мою умершую бабушку увидел. Она умерлаза три года до того, как я заболел, так что я ее еще хорошо помнил. Это былабабушка, я ее отчетливо видел. И в то же время это была не она. Словами этоговыразить нельзя. Она была гораздо значительнее и серьезнее и неизмеримо болеемудрой, чем в этой (или в той?) жизни. В общем, я не могу выразиться: «Бабушкамне сказала». Она — та вечная, мудрая женщина — сказала: «Коля, тебе еще рано.»Она не сказала: «Тебе рано сюда» или: «Тебе рано умирать». Опять-таки она и неговорила вовсе — я не помню, чтобы губы ее разжимались, слова, прозвучавшие вмоем сознании, как угодно можно определить.
Итак, во мне прозвучало: «Ты не должен». А я в свою очередьзадал вопрос: «Баб, а как?» И она мне ответила: «Надо подольше удержать этонебо». Мне стало очень грустно. Я понимал, что не могу удержать это небо. Оностало блекнуть, темнеть, бабушка тоже стала куда-то уходить. Но в моем сознаниивозникло: «Ты сможешь.» И мне стало трудно, как не бывало никогда в жизнираньше, как не бывало трудно здесь впоследствии. Но небо появилось снова.Золотистый свет все прибывал. Потом пришли облегчение, усталость, покой. Непомню, сколько длилось это состояние, но я начал испытывать беспокойство, ибеспокойство было предметным, смысл его укладывался в определенную формулу:«Как там мама? Она так долго ждет меня.»
Свет усилился и неожиданно преобразился в молочно-белый. Яувидел полутемное помещение, блеск никеля и стекла, зажимы, трубочки...Вспомнилось все, что было до того, как я провалился в забытье. Но отчетливопомнилось и видение: фиолетово-золотистый свет, вечная женщина с внешностьюбабушки, с седыми мягкими волосами. Я помнил, что остался жить в' этом мире, вэтой действительности, однако приобрел некую спокойную уверенность...
Я начал заниматься спортом. То есть, не то чтобы сразу повыздоровлению. Обычно рассказывают: «В детстве я был хилым, все меня обижали, ивот однажды я сказал себе...» Именно однажды. То есть, в понедельник такого-точисла такого-то месяца записал на дверной притолоке: «Начинаю новую жизнь» ипринялся за строительство своего тела. После того, как я выкарабкался изболезни, и до этого дня прошло года два. Я и в самом деле был тощим, при ростемет восемьдесят весил всего шестьдесят пять килограммов. Ленька Шаврин изнашего класса всегда говорил: «Тебя, доходягу, только в стройбат и возьмут, какотбракованного. Или в железнодорожные войска — шпалой». Ну, понятно, длинных итощих наряду с «фитилями», «шнурками», «сосисками» зовут еще шпалами. И это ещене самые обидные прозвища.
Я стал охранником в фирме «Оникс», хотя скорее мое амплуаможно назвать «человек прикрытия», а если быть предельно точным, тотелохранитель.
Уже через два дня после того, как в мою трудовую книжкудевица из канцелярии Гладышева влепила штамп с надписью «Оникс», я принялучастие в переговорах. Переговоры происходили в квартире жилого дома, снятойпод офис. На двери квартиры не было таблички с номером, как не было и названияфирмы. Собственно говоря, слово «фирма» подходило к группе собравшихся таммужчин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет не больше, чем термин«сервисное обслуживание» относится к при-вокзальной проститутке. Ребята вкожаных куртках, с прическами в стиле пятидесятых, оглушительно пахнущиедорогим одеколоном, лишь первые секунды пытались изображать официальность речи(о ее литературной правильности говорить не приходилось), потом онисоскользнули на арго пивных и подворотен, на «феню», «суржик» или как это ещеназывается. Лет пять-семь назад эти парни в лучшем случае сбывали состряпанныегде-нибудь в Польше «полу фирмовые» шмотки. Теперь они воровали по-крупному,перепродавая листовой металл, сигареты, кофе, лес и бензин.
Предметом данных переговоров являлась облицовочная плитка.Естественно, интересы сторон пересекались, соединялись, сталкивались в главномпункте — в цене. Рисковый Гладышев пошел на эту встречу лишь потому, что чуялкапитальную наживу. У него в офисе был факс и телекс, ему звонили директорагоспредприятий, выпускавшие продукцию на сотни миллионов рублей, шушера вродеэтих хамов в «коже», толкалась у него в приемной, не смея ослушаться секретаряСвету двадцати лет от роду и удручающе тупую. Очень даже могло быть, что плиткакраденая.
Но меня деловая сторона мало интересовала, хотя ямеханически все отмечал. В этой квартире, интерьер который смахивал на притон,мне было скучно. Конечно, пара ребят из персонала фирмы-партнера на человекасубтильной нервной конституции произвела бы впечатление устрашающее своимишейными, грудными, дельтовидными мышцами, а также мышцами двуглавыми итрехглавыми, сиречь бицепсами и трицепсами. И физиономии у них были злодейские.Но они являлись типичными «рыжими клоунами» из дешевых боевиков, чья функциязаключается в том, чтобы подчеркивать превосходство положительного героя и вста случаях из ста безнадежно проигрывать в финале. Похоже, они совсем неотдавали себе отчета в том, как смотрятся со стороны. Их вводила в заблуждениереакция дилетантов. А к последним, увы, относился и Гладышев, хотя он и считалсебя психологом, свободно ориентирующимся в потемках чужих душ.
Да, мой шеф, как личность с эмоциональностью выше средней,был в плохом смысле слова заворожен внешним видом этих «качков». Мне же былодостаточно одного взгляда вскользь, что называется по касательной, чтобыопределить их удручающую ограниченность, их отвратительную координацию,медлительность, потенциальную трусость и податливость. Потому я и скучал.
Линия поведения, определенная мне для данной ситуацииГладышевым, со стороны, наверное, могла быть обозначена термином «услужливыйпридурок». То есть, я должен был скрывать, в чем на самом деле заключаются моиобязанности. В лучшем случае я изображал не слишком компетентного консультантапо коммерческой части, с весьма ограниченными полномочиями. Если статист втеатре произносит фразы вроде: «Кушать подано», то я по возможности отпускалкраткие замечания типа: «Реально», «Приемлемо», «Вряд ли». Гладышев положил мнежалованье выше оклада квалифицированного рабочего на «благополучном»предприятии, так что придурка можно было изображать, не слишком, конечно,увлекаясь.
Относительно плитки договоренность не была достигнута.Во-первых, не сошлись в цене, а во-вторых, Гладышев не соглашался напредварительную оплату, потому что эти лихие ребята запросто могли его «кинуть»,как это называлось на их профессиональном сленге. Мы — то есть, Гладышев и я —холодно попрощались, встали и пошли к выходу. Никто вроде бы не мешал нашемуперемещению, но двое культуристов как бы случайно встали у нас на пути, словноиз-за своей неповоротливости не смогли найти другого места, кроме как междунами и дверью. Я шел первым и спокойно взял одного из мускулистых ребят залокоть, избрав того, который был в тонком шерстяном свитере и кожанойбезрукавке. Он был уверен, что если я упрусь в его согну-тую в локте руку дажеобеими руками, то все равно никакого результата не достигну. В ответ на моеприкосновение чудовищные его мышцы напряглись, приобретая твердость булыжника.Этот процесс запросто мог бы сопровождаться скрипом и скрежетом.
Но я знал, где размещается кнопочка, отключающая этогобольшого биоробота. Пальцы мои скользнули по его руке, обтянутой тонкойшерстью, поднялись чуть выше локтя и надавили. Твердое мясо подалось подпальцами, как размякший в жару пластилин. «Качок» вздрогнул, потом мгновеннообмяк, так что мне пришлось даже чуть поддержать его. Глядя в мгновеннопобелевшее лицо и затуманенные дурнотой глаза, я очень вежливо и участливопроизнес: «Извини», отстранил его и шагнул к двери. Причем «отстранил» я еготак, чтобы он навалился на своего ошарашенного товарища. Расположение замков надвери я хорошо запомнил, когда мы с Гладышевым входили в квартиру, поэтомусправиться с ними большого труда не составило. Партнеры по переговорам нашемууходу, естественно, не собирались препятствовать, демонстрация мощи «амбала»носила характер профилактический, если вообще не ритуальный — чудак привык всехизумлять и поражать. Через несколько минут его изумление перейдёт в панику, а квечеру он вообще будет в состоянии шока, потому что рука его повиснет плетью, ион с ужасом почувствует головокружение и тошноту. Дня через два все придет внорму, но меня этот амбал запомнит надолго.
Я не сторонник подавления чужой воли, мне совсем не нравитсясокрушать тела и побеждать характеры. Мне очень немного нужно для существованияна этой земле. Но нельзя в то же время сказать, что я во всех случаях ускользаюот стычек и схваток, хотя, конечно, по мере возможности стараюсь их избегать.Последним заметным столкновением можно считать проведенный месяца два назадспарринг с каратистом...
У меня есть приятель, который преподает айкидо. Мне самомуайкидо нравится, я не прочь покрутить пару раз в неделю эту самую «динамическуюсферу» — есть такое понятие в айкидо. Но дело в том, что при самостоятельных занятияхя достигаю гораздо большего, как бы парадоксально это ни звучало. Занятия спартнером претят мне однообразием и механицизмом. Странное дело —самостоятельно я могу отрабатывать движение, повторяя его сотни раз, нопроделав то же самое всего раз десять с партнером, начинаю скучать.
Кстати, когда мы отрабатывали приемы с моим приятелем, тонельзя было заметить хотя бы два совершенно одинаково исполненных движения.Собственно, высшая сущность айкидо в том и заключается, но моему приятелю,кроме чисто эстетического удовольствия от экспромтов и вариаций, надо ещетренировать учеников, которые платят ему за занятия. И наставничество за деньгиотбирает у него абсолютное большинство времени. Шоу перед публикой мыустраиваем достаточно редко.
Так вот, на этот моего приятеля попытались «наехать», еслииспользовать современную терминологию, распространенную в известных кругах. Втом зале, где преподает он, занимаются еще каратисты и кикбоксеры. Парни, этотмаховик завертевшие, давно поняли, что теперь избалованную публику танцами-катав зал не заманишь, надо подавать товар лицом. И они товар подавали. Спаррингина каждом занятии проводили такие, что никаких видео боевиков не надо смотреть.Так вот, айкидо начинали заниматься с десяти вечера, а эти наследники ЧакаНорриса и Брюса Ли к десяти должны были закругляться. Но так уж получалось, чтоони постоянно «заигрывались».
Казалось бы, лучшего и желать не надо — три часа выделяют имв самое удобное вечернее время, зал просторный, айкидо, с его скрупулезнымоттачиванием приемов и проблематичностью в смысле достижения скорого изаметного результата, явно не способно переманить к себе занимающихся, но...Это уж психологи в состоянии поместить людей, подобных Кочетову, шефукаратистов-кикбоксеров, в определенную клетку своей классификации. А по мне унего была карма пожирателя, захватчика, агрессора. Он явно вытеснял моегомягкого в обращении приятеля — хотя вовсе не слабохарактерного! — из зала.Беседы их на стыке смены групп носили практически всегда один и тот же характер— вызов со стороны Кочетова на поединок и вежливый отказ со стороны моегоприятеля. Плюс неприкрытая реклама искусства мордобоя руками и ногами и стольже неприкрытое охаивание «этих шманцев» — характеристика, выданная Кочетовымайкидо.
Дело для моего приятеля осложнялось тем, что. Кочетов былнастоящим бойцом, не из тех прохиндеев, которые еще несколько лет назадобъявляли себя сэнсеями всех сэнсеев. Нет, этот худощавый, среднего роста,внешне не очень приметный мужчина в возрасте под тридцать в любой момент былготов «вправить мозги» всем желающим, невзирая на разницу в росте и весе. Я самбыл свидетелем недавнего поединка Кочетова с одним из его лучших учеников,увешанным разными званиями, выезжавшим даже за рубеж и там успешно выступавшим.Ученик был выше учителя сантиметров на двадцать. К тому же двухметровый детинаобладал неплохой «растяжкой», то есть, эластичностью мышц и подвижностью всуставах — ноги его так и реяли над головой Кочетова. Именно реяли, потому чтопопасть в голову ему ни разу не удавалось. Зато уж Кочетов попадал почти вовсех случаях, когда ему того хотелось. Завершил он схватку эффектным прыжковымударом, развернувшись в воздухе и поразив своего рослого воспитанника пяткой вгрудь, отчего тот потерял равновесие и завалил стойки со штангой в углу, кудабыл раньше оттеснен настырным сэнсеем.
И вот я бросил вызов этой совершенной машине. Мне былодостаточно понаблюдать за ним пару раз (а я наблюдал его спарринги как минимумтрижды), чтобы составить полное представление о Кочетове как о специалисте.Прыгуч, резок, координирован, но реагирует только после действия противника,его выручает быстрая реакция. Работает короткими связками: либо два удара, либоблок плюс удар, либо ложный выпад плюс акцентированный удар. Типичный боксер. ОднакоКочетов плохо бил по быстро движущейся мишени, это являлось главным егонедостатком.
В тот раз я сказал ему:
— Слушай, что ты привязался к человеку. Неважно в концеконцов, что за стиль,… Продолжение » |
